կարդում էի Արեգին Թուրքիայի մասին։ ու չէի զարմանում առանձնապես։ որովհետեւ նա արեւելքում է։ իսկ դա նորմալ արեւելյան վարքագիծ է։ ոչ արեւմտյան։

В Израиле Лиля будто избавилась от постоянного страха – быть не к месту. Привыкнув всюду являться с Ленкой, она заранее признавала, что неудобна и будет мешать. И заранее сжимала губы: попробуйте, скажите что-нибудь. А здесь, на южном воздухе, во влажной жаре, она была одна и немножко играла в игру “никакой Ленки не существует”. Ведь и самого Израиля в Лилиной жизни тоже как будто не существовало, ей изначально не было места среди этих шумных ярких людей с их здоровыми детьми.

Дети в Москве были бледнее, их было меньше, они не настолько бросались в глаза. Они как бы “не считались” – была Лиля и была Ленка, и больше никого. А тут, среди постоянно мелькающих колясок, маленьких кепок, босоножек с бусинами на пряжках, ведерок с совками для копания в песке, маленьких бутылок, засунутых в специальный карман на рюкзачке размером с апельсин, среди беззубых улыбок и всюду теряемых сосок, среди шума и гама, в котором преобладали звонкие голоса – Ленка просто не могла бы родиться, как не могла она родиться, скажем, на Марсе. А раз тут не было Ленки, значит, не было и Лили. Женщина, которая сидит на красивом балконе и натирает руки влажным кремом, появилась из ниоткуда и уйдет в никуда. У нее нет ничего за спиной, она одна и ей всюду рады.

Бесконечные Машкины друзья – по работе, по институту, по дому, какие-то близкие подруги по супермаркету и дальние родственники по больничной кассе – все они радовались Лиле, расспрашивали, как ей понравился Израиль, звали в гости, принимали у себя, накрывали на стол и непрерывно улыбались. Ей приходилось улыбаться им в ответ, и в первые дни она даже уставала от этих бесконечных улыбок. Потом привыкла.

այստեղից

ու տենց